Emptiness

Latvijas pilsētās un ciemos pēc-padomju kapitālisma radı̄tās pārmaiņas vietējie dēvē par “tukšumu”. Ļaudis norāda uz tukšām mājām un dzı̄vokļiem, kā arı̄ stāsta par draugiem un radiem, kas aizbraukuši. Viņi baidās, ka tiks aizvērtas skolas un atcelti autobusu maršruti. Daudzi iztēlojas nākotni kā pilnı̄gi citu pasauli, kurā viņiem nebūs vietas. Tukšums kā sociāls veidojums sastāv no: (1) novērojamas realitātes, kurā pilsētas un ciemi zaudē savus sastādošos elementus: cilvēkus, infrastruktūru, pakalpojumus, sociālos tı̄klus, nākotni; (2) dzı̄ves veida, kas rodas šķietami nenovēršamu pārmaiņu rezultātā; un (3) ēmiska interpretatı̄va rāmja, ar kura palı̄dzı̄bu vietējie piešķir jēgu jaunajai realitātei. Tukšums Latvijā norāda uz pēc-Aukstā kara pārmaiņām laikā un telpā, kuru rezultātā kapitāls un valsts atkāpjas, pametot cilvēkus un vietas savā vaļā. [tukšums, kapitālisms, nākotne, postsociālisms, Latvija, Austrumeiropa] В городах и деревнях Латвии постсоветский капитализм привел к переменам, которые местные жители называют “пустотой”. Они показывают пустые дома и квартиры и перечисляют уехавших друзей и родственников, рассказывают о закрывшихся школах и автобусных маршрутах и описывают будущее, в котором им нет места. Пустота здесь состоит из: 1) реальности быстрoго и по всей видимости необратимого исчезновения базовых элементов жизни населенных пунктов (людей, служб, социальных сетей, образов будущего и инфраструктуры); 2) способа существования, возникающего в качестве реакции на эти перемены; и 3) эмической формы интерпретации новой реальности. Латвийская разновидность пустоты отражает пространственно-временную организацию экономической и политической власти после Холодной войны, при которой государство и капитал теряют интерес ко все большему числу людей и населенных пунктов. [пустота, капитализм, будущее, пост-социализм, Латвия, Восточная Европа] O n an overcast day in mid-April 2011, in a small village 10 kilometers from the Latvia-Russia border, the afternoon bus from the nearby town arrives a few minutes early. It has brought home a few village children who go to school in town. A few minutes before its scheduled return, the bus awaits at the stop nearly empty. An elderly woman, about 65 years old, takes the front seat across from the driver. The bus driver, who looks to be in his 40s, sits idly, waiting for the designated departure time. “Empty, everything is empty [R: pusto],” says the elderly woman.1 “Before, there were so many people who took the bus, who waited for the bus. Now there is nobody.” The bus driver glances at his watch, getting ready to depart: “Yes, completely empty. It’s the same everywhere. Many houses are empty, abandoned.” The elderly woman continues, “The old ones die. Nobody needs anything here.” The bus driver: “Yes, nobody needs anything.” The woman: “Perhaps the Chinese will come here? They know how to get things going. We don’t. Look at how everything is deteriorating here.” Silence. The bus rattles further down the dirt road. Nobody gets on along the way. The bus drives through the forest, where the snow is melting and the first signs of spring are in sight. “I was in the forest this morning,” says the woman. “There were so many snowdrops there. White, so beautiful!”2