From intertexts to meaning: On the optics of “The Black Monk” by A. P. Chekhov

Аннотация. В статье говорится об интертекстуальной поэтике рассказа А. Чехова «Черный монах», сюжет которого интерпретируется как переход героя из области реальности в область иллюзии. Иллюзия имеет отношение к искусству, которое в рассказе представлено садом Песоцкого – обособленным от реальности пространством, которое окончательно сводит с ума Коврина, ввергая его в соблазн почувствовать себя избранным. Проблема интерпретации«Черного монаха» связана с тем, что читатель рассказа, подобно Коврину, попадаетв подстроенную автором оптическую ловушку, связанную с двойственным статусом сада,который можно интерпретировать и как модель реальности, и как модель искусства. Особоевнимание уделяется структуре садового хронотопа, который воспроизводит структуру мистериального театра, и оптическим деформациям, которые этот театр провоцирует.Сад Песоцкого актуализируется как оптическая машина памяти, деформирующая зрение Коврина, образ монаха – как порождение сада, воплощение тревожащего, феномен репрезентативности и интертекстуальности. Песоцкий, Коврин и монах рассматриваются как двойники.В интертекстуальном поле «Черного монаха» актуализируются «Песочный человек» и «Вий», «Пиковая дама» и «Пророк», а также рассказ Чехова «Студент». Подобно Натанаэлю и Хоме Бруту, Коврин оказывается между мирами и поддается зову архаической памяти, погружается в сонразума, который рождает чудовище – черного монаха, пробуждающего в обычном человекеиллюзию превосходства. Та же иллюзия, но под воздействием других, внешних факторов пробуждается в студенте Великопольском («Студент»), который дебютирует в роли апостола, читая свою первую проповедь. Полемизируя против романтической традиции, разрабатывавшей тему превосходства иллюзии над реальностью, автор «Черного монаха», отсылая читателя к этойтрадиции (актуализированной интертекстами), показывает это превосходство как заблуждение, ценой которого становится загубленная жизнь. Таким образом, в основе интертекстуальной полифонии «Черного монаха» лежит проблема отношений искусства и реальности – двух миров, между которыми у Чехова расположена зона театра как переходного локуса.